Пашутин: «Я был хулиганский парень»

Александру Пашутину повезло: его любят все – и режиссеры, и зрители. Особенно женщины: актер был женат три раза, и, по его словам, все три – удачно. Пашутин был одним из первых участников шоу «Последний герой», сыграл 140 ролей, снимался у Вадима Абдрашитова, Эльдара Рязанова в фильме «Небеса обетованные», у Андрона Михалкова-Кончаловского в «Ближнем круге». Зрители также помнят его роли в сериалах: Эдуард Орлов из сериала «Люба, дети и завод» – ветеран труда и неисправимый подкаблучник, мужественный генерал Григорьев в «Гибели империи», красавец Трегуб в «Ленинграде». Корреспонденту «НП» Александр Пашутин рассказал о том, как к нему привязалось прозвище «бешеный шмель» и почему «сидеть и курить бамбук» – это не про него.

- Александр, чем сегодня заняты ваши будни?

- Вчера у меня был первый съемочный день в детективе «Дело Тихонова» режиссера Оганесяна. Замечательная роль – я там играю следователя МУРа и оказываюсь главным убийцей. А я такой добрый, с орденскими планками, но во время войны поменял документы, и меня нашли и распознали по одной броши…

- А в жизни вы какой? Добрый?

- Я – да! Знаете, бывает, актер всю жизнь играет одну роль. А я всегда разный, я люблю разноплановые роли. Когда мы учились в МХАТе, мой однокурсник Гарик Бардин (советский и российский художник-мультипликатор, режиссер, сценарист и актер. – Прим. «НП») называл меня «бешеный шмель»!

- Много у вас известных однокурсников?

- Нет. Кроме Гарика Бардина есть еще Авангард Леонтьев (советский и российский актер театра и кино, педагог. – Прим. «НП»). Но как актер, которого знает каждая собака, где бы я ни был, только один Пашутин. Актер – трудная профессия. У многих не получилось вообще, кто-то играл в театре, сейчас уже не играет. Ведь это дело случая, и надо быть очень работоспособным – вкалывать, вкалывать и вкалывать.

- Вы не устали от такой жизни?

- Как бы там ни было, я должен зарабатывать деньги. Моей маме 92 года, и с ней сидит женщина, которой я плачу. Теще 86 лет, с ней тоже сидит женщина. Чтобы им платить, я обязан работать. Я, может, и хотел бы, хоть я и некурящий, сидеть и курить бамбук. Но нет, не получается.

- У вас большая семья, у дочери Маши пятеро детей. Есть такое место, где бы вы собирались все вместе? Может быть, на даче?

- Нет, их собрать невозможно! Дачи у меня нет, но у Машки есть загородный дом. Трехэтажный. Туда я приезжаю, но нечасто. Это Петрово-Дальнее, Тимошкино. У младшей дочки Лены тоже есть дача, но туда ехать – это кошмар! По Ярославке, в сторону Королева. Я помню, мы у нее были 1 сентября на дне рождения внука Темки, потом ехали обратно три часа… Нет, это не для меня – эти загородные пробки. Поэтому я никогда не хотел иметь дачу. Так получилось, что у меня есть небольшая квартира в Черногории, в Будве, и в Финляндии. Там спокойно. А здесь, я знаю, тебя ограбят, сожгут, обворуют. Надо жить с овчарками, с вышками, с колючей проволокой. Я нигде не видел таких заборов, как у нас в Подмосковье! Заборы сейчас по шесть метров строят. Вот еду я по Финляндии – этого нигде нет, маленькие штакетнички, и все. Я вообще-то много лет не отдыхал, всегда летом были съемки. Но когда такая возможность представилась в 1983 или 1984 году, я поехал в Болшево, в дом отдыха кинематографистов – и увидел там сожженные дома и дачи. У людей тогда был такой социальный протест. Как это – у него есть, а у меня нет? А поджечь дачу – два литра бензина вылил и поджег, и все – никто никого не найдет. Тогда еще не было видеокамер. Но я в Болшеве замечательно провел несколько дней, там в это время была Вика Токарева (российский прозаик и сценарист. – Прим. «НП»). И мы с ней ля-ля-ля все эти дни, такая умница! Наташечка Фатеева (советская и российская актриса театра и кино. – Прим. «НП») бегала по утрам в спортивном костюмчике. Молодец!

- А вас можно назвать фанатом спорта? Вы же им с детства занимаетесь?

- Когда мне было 11 лет, я пошел в Суворовское училище, а там без этого ты вообще никто.

- Вас туда мама отправила?

- Нет, я сам. Мы смотрели с приятелем какое-то кино про суворовцев и решили поступать. Мама еще не знала. Я ей сказал только тогда, когда уже прошел комиссию. А мама что? Сын не будет во дворе шататься, вот она и согласилась. Я поехал в Воронеж и поступил. В Москве тогда не было Суворовского училища, только барабанщиков для военных оркестров готовили. Я занимался боксом, волейболом и баскетболом. Мяч, гимнастика, лыжи, коньки – все это было.

- Почему же в актеры потянуло?

- В Суворовском училище был кружок, с него все и началось.

- То есть у вас практически не было детства?

- Нет, я успел поездить по пионерским лагерям. И даже как-то сбежал из лагеря. Хотя ни пионером, ни комсомольцем никогда не был: я был хулиганский парень, а в эти организации принимали самых лучших.

- Расскажите, как вы сбежали из пионерского лагеря?

- В пионерлагерь я ездил в Полушкино. Там было хорошо. Тогда нас возили в открытых машинах, в грузовиках. Автобусов не было. Я уже был в хоре Локтева, и мы должны были ехать на гастроли. В лагере знали, что я там пою, а тогда хор Локтева – это было супер-пупер, я еще солистом был! Тогда «звезды» были – хор железнодорожников, хор Свешникова и мы – Московский городской ансамбль песни и пляски Московского городского дома пионеров. В пионерском лагере мне сказали: «Мы тебя не отпустим!» А я взял и ушел из лагеря, дошел пешком до станции. Помню, шел через лес, через поля, луга. Ждал, когда придет поезд. Боялся, что меня схватят – прятался в поезде. Доехал до Белорусского вокзала. И – домой, к бабушке. А когда они спохватились, приехали к нам домой – я дома, а бабушка на них матом! Лет 10 мне тогда было.

- Как вы думаете, когда было лучше – тогда или сейчас?

- Люди живут в этом времени, и для них это время – самое прекрасное. И сейчас хорошо, и тогда было хорошо. Тогда были и свои плюсы, и свои минусы. Сейчас – свои. Тогда были организованы лагеря, соревнования. Да, чего-то там крякали-вякали за дедушку Ленина, но никто к этому серьезно не относился. Были отряды, дружины, советы дружины. Я был не очень хорошим мальчиком, а были и хорошие, и такие, которых нужно было обсуждать. Я относился к последним. Однажды я подрался, и меня исключили из лагеря. Приехала мама, и меня увезли.

- Какие плюсы вы видите в нашем времени?

- Люди стали свободнее, у них есть выбор. Хотят – в пионерский лагерь поедут, хотят – в Черногорию или в Америку. Люди стали зарабатывать. Никакой характеристики теперь не нужно. Когда в 1973 году я служил в театре Гоголя, мне нужно было ехать на первую свою картину «Освобождение Праги». Это был мой первый выезд за границу, а меня театр не отпускает. Мы, говорят, характеристику вам не дадим – вы не ходите на курсы марксизма-ленинизма. А я говорю, вот та артистка – она какой-то партийный деятель была – может пять курсов пройти, пять дипломов получить об окончании курсов, а от этого лучшей артисткой не станет. Константин Сергеевич Станиславский и Владимир Немирович-Данченко вообще не были членами партии, зато создали лучший в мире театр! Я парень с характером был! Я на «Мосфильм» – к начальнику актерского отдела Гуревичу, был такой замечательный человек. Я утвержден, и чехам же не объяснишь, что мне характеристику не дают. Он говорит: «Александр Сергеевич, мы вас знаем давно!» – и дал характеристику. Я получил загранпаспорт, а тогда его получить было невероятно, и поехал в Чехословакию.

- Что вас там поразило?

- Магазины! Я там аферу одну провернул. Мы поехали сразу в Штернберг (город в Германии. – Прим. «НП»), и Праги я почти не видел – прилетели и сразу уехали. Я на слайды снимал витрины магазинов – куски мяса, колбасы и потом дома показывал, как там люди живут. А нам там платили суточные в кронах. Наших там не было, и я сказал чехам: «Вы можете мне взять билет не на 17-е число, а на 18-е, потому что у меня там на улице Ленина живут друзья, я в Праге переночую у них, а потом поеду домой». Никаких друзей, конечно, не было, но улица Ленина тогда была в любом городе соцлагеря. И они мне взяли билет на вечер 18-го. Мне дали лишние суточные, и я целый день гулял по Праге один, без кагэбэшников: никого со мной нет, у меня куча денег – накупил подарки всем. Потом поехал в аэропорт, переночевал там и утром вернулся в Прагу. И опять гуляю целый день…

- А какие плюсы были в то время?

- Самый простой плюс: муж, жена и ребенок – они могли пойти на стройку, пять лет проработать кем угодно – каменщиками, строителями – и получить квартиру. Они знали, что через пять лет получат квартиру и вернутся к своим профессиям. А сейчас – ипотека на 40 лет.

- В чем, на ваш взгляд, основная разница межу актерами вашего поколения и современными?

- Сейчас снимают очень быстро. Режиссеры, у которых я имел счастье сниматься – Рязанов, Тодоровский, Кончаловский, – не сравнятся с современными, нет той тщательности проработки. А служенье музам действительно не терпит суеты. Я знаю редких режиссеров, кто сейчас не спешит. К сожалению, ушел из жизни Бахтиер Худойназаров, у него я снимался в «Танкере «Танго»». Он всегда говорил: «Не торопите меня, я не режиссер, я художник». У нас на смену дается 12 часов, хотя есть Трудовой кодекс, но профсоюза нет – ни кинематографического, ни в театре. У нас никто не отстаивает интересы актера. Я условно служу в театре Моссовета. За 15 лет у нас не было ни одного профсоюзного собрания. А если бы был профсоюз, он бы наложил штраф, сказал бы: «У нас есть кодекс РФ, который говорит о 8-9-часовом рабочем дне, а не о 12-часовом. Когда я снимался с француженкой Джудит в картине «Я вернусь», она была в шоке. Она говорила: «Французы – жадные люди, они умеют считать деньги, но рабочий день у них длится 10 часов». А у нас – 12. То есть я встаю в семь утра, в восемь мы выезжаем, в девять мы на площадке. И только в девять вечера мы заканчиваем. В 10 мы приезжаем обратно, поели и легли спать. А когда я должен учить текст? Раньше мы собирались в гостинице и репетировали с режиссером. А теперь надо снять за меньшее количество дней больше материала. Поэтому хорошего качества априори не может быть.